НАШ ОТВЕТ МЕДНОМУ ВСАДНИКУ.

Что должно было произойти, чтобы Верещагин из «Белого солнца пустыни» всё бросил и опять пошёл воевать? Может быть, авторы фильма имели в виду другое, но у меня на этот счёт есть своя версия.

- Фёдор, Петруха с тобой?

- Нет больше Петрухи. Зарезал его Чёрный Абдулла!

- Иди, иди! Хороший дом, хорошая жена – что ещё нужно человеку, чтобы спокойно встретить старость?!

Последние слова, понятное дело, произносит сам Абдулла. После этого Верещагин молча уходит. Как сквозь вату доносятся до него слова жены о том, как они «на могилку к сыну» съездят и так далее. В результате он запирает жену – и идёт на баркас.

Если бы Абдулла промолчал, сюжет мог бы развернуться совсем по-другому. Думаю, что даже Петрухина смерть не заставила бы Павла (не помню его отчества) повести себя именно так. Переживал бы, мучился – но воевать не пошёл бы. А вот обиды не стерпел, скотиной себя признать не захотел…

Я опять вспомнил про любимое кино после случая, произошедшего недавно с моим товарищем и самым надёжным и честным партнёром. Вызвали его в ОБЭП (Отдел по Борьбе с Экономическими Преступлениями) – и говорят:

- Вы уж извините. Неудобно, конечно – но нам пришёл приказ сверху: проверить с пристрастием всех предпринимателей с грузинскими фамилиями…

И вот теперь, вместо того, чтобы работать, парень собирает бумажки, чтобы доказать, что он «не верблюд», несмотря на грузинскую фамилию. И ему, ведь, ещё здорово повезло: милиционер оказался нормальным человеком, стыдно ему заниматься подобными вещами. А большинство-то будет исполнять этот чудный приказ с оттягом и рвением. И деньжонок при этом заработают, и удовольствие получат.

Можно, конечно, предположить, что это личная инициатива какого-нибудь крупного ОБЭПовского чина в рамках общегосударственной антигрузинской компании, а выше про это и слыхом не слыхивали, но вина грузинские из магазинов исчезли именно по инициативе «партии и правительства», а всё остальное – вполне естественный ход событий.

Уже много лет я совершенно не интересуюсь политикой и занимаю «прогосударственную» позицию, считая, что, пока есть возможность работать, надо работать. А думать о тех областях, где ты, всё равно, ничего не изменишь к лучшему, можно только от нечего делать или от отчаяния. До отчаяния, вроде бы, далеко, а работы, которую хотелось бы проделать, мягко говоря, много.

Но от этого случая с грузинскими фамилия понесло на меня уже подзабытым запахом родного советского дерьма – и пробудились, видно, спящие рефлексы. Не хочется признавать себя бессловесной скотиной. Хочется ответить.

«Мне б с тобой не беседу. Мне б тебя на рога! Мне бы зубы, да нету…» - говорил персонаж Александра Аркадьевича Галича. Так что остаётся только потрясти кулачком в сторону руководителей родного государства и сказать: «Ужо вам, бляди!»

В седьмом классе меня выбрали председателем совета отряда (потом наш отряд даже стал «правофланговым»). После выборов я случайно услышал, как главный хулиган нашего класса Валера Чистяков бурчал: «Ну вот, выбрали Ковригу-коммуниста – теперь начнётся…» Это был, может быть, первый серьёзный комплимент в моей жизни. Комплимент, полученный не от друга, а от «врага». Я был просто счастлив. Хотя сейчас понимаю, что Валера был, на самом деле, хороший парень. Просто, в отличие от меня, дурака, судьба с самого начала исковеркала ему жизнь и лишила того самого «счастливого детства», которое у меня, конечно, было.

Много лет спустя моя мама призналась мне, что даже боялась, что я вырасту «кроваво-красным». Но вышло всё наоборот. Постепенно из председателя правофлангового отряда я превратился в «физиологического» антисоветчика, у которого ненависть к советской власти уже идёт не от мыслей о жизни, а откуда-то «от живота», на уровне рефлекса. Этот процесс шёл много лет, но прошёл он именно «от и до».

Кто же это так постарался? Уж наверняка не родители. И даже не деды, отсидевшие при Сталине в советских тюрьмах и лагерях много лет и оставшиеся коммунистами в чисто советском смысле этого слова. А сделала это сама же родная Советская власть.

Первое моё «антисоветское» выступление было абсолютно стихийным. Курсе на третьем или четвёртом мы «проходили» на семинарах по философии (или уже это был «научный коммунизм»?) книги Леонида Ильича Брежнева «Малая Земля», «Целина» и «Возрождение». Кому-то нужно было отвечать. Добровольно никто не хотел. «Повисло напряжённое, гнетущее молчание». Ручка нашей преподавательницы скользила по журналу, пока не упёрлась в слово «Коврига». Когда это слово было произнесено, я встал, не имея абсолютно никаких мыслей относительно книжек Леонида Ильича. Но что-то ведь нужно было говорить! Поэтому неожиданно для себя я вдруг сказал:

- Знаете, если бы я написал такого рода книжки, а их бы стали так обсуждать по всей стране, мне, наверное, было бы очень стыдно…

Представляю, что в этот момент почувствовала наша преподавательница…

- Та-ак. (Молчание) Может быть, кто-то ещё хочет что-нибудь сказать?

И тут неожиданно повскакивали с мест Лена Бируля и Наташа Сенечкина – и начали меня всяко поддерживать. Чего я им никогда не забуду. Плохо помню, что именно они говорили и как, в результате, кончился семинар, поскольку я, наверное, сам тоже испугался своего заявления, но как-то это всё кончилось.

Потом ребята говорили мне: «Ну всё, Коврига, зачёт тебе не сдать!»

Но всё повернулось очень странно. На зачёт нужно было приходить с конспектами. Поскольку студенты любили пользоваться в таких случаях чужими тетрадями, преподавательница наша часто повторяла: «Если придёте с чужими конспектами, зачёт не поставлю!» А у меня была тетрадь с конспектами. Но конспектов в ней было всего три. Хотя должно было быть тридцать с лишним.

И вот, прихожу я на зачёт с этой своей тетрадочкой, сажусь отвечать и говорю застенчиво (врубаясь, что мне не светит):

- А если свои, но очень мало…?

- Главное, чтобы были свои.

Смотрит.

- Да… Действительно очень мало… Но зато явно свои.

И ставит мне зачёт, абсолютно больше ничего не спрашивая! У неё было плохое зрение – и она, произнося эти слова, глядела сквозь свои толстые очки не на меня, а куда-то в парту…

Я, не веря своему счастью, говорю «спасибо!» - и убегаю.

Я даже не запомнил её имени и отчества. Помню только фамилию: Туманова. И только через много лет я реально осознал, что она не просто поставила мне зачёт, а, в общем-то, присоединилась к Ленке Бируле и Наташе Сенечкиной – и вот так, молча, глядя в парту, высказала своё мнение о Леониде Ильиче. При этом рисковала она намного больше, чем я. По крайней мере, в отличие от меня, она хорошо понимала, чем рискует. Как и во всякой группе, у нас были свои стукачи – и, без всякого сомнения, отчёт о моём выступлении и зачёте, который я так легко получил, лёг не только в моё «дело», но и в её тоже. И, например, работы своей она после этого могла лишиться запросто.

К сожалению, даже если она ещё жива, я уже никогда не смогу отдать ей этот «должок» и сказать настоящее «СПАСИБО!»

А тогда я убежал – и на следующий день уже не помнил ни про Туманову, меня спасшую, ни про самого Леонида Ильича.

Я тогда пластиночки слушал. Западные. Каждый день мы встречались на «Октябрьской» кольцевой в тупике – и у кого-нибудь наверняка появлялось что-то новое. В период расцвета нашего «дискобольства» я слушал по три новые пластинки в день! Даже странно сейчас, откуда мы всё это брали в таких количествах? Но именно это составляло основную часть и суть нашей жизни. А не учёба в институте и всё прочее.

Периодически нас «винтили». Пытались дисочки у нас отобрать. Иногда у некоторых отбирали. А ведь одна такая пластинка стоила мою полную стипендию, а две с половиной – зарплату инженера. Поэтому мы яростно защищались. Иногда это принимало очень смешные формы. Однажды Серёжа Огибин со страху укусил за руку мента, пытающегося отнять у него сумку с пластинками. А мой друг и собутыльник Коля Мудров (он же Коля-милиционер, поскольку когда-то действительно работал ментом на Павелецком вокзале) послал в лёгкий нокаут своего бывшего коллегу, ударив его кулаком снизу в челюсть. Пока тот приходил в себя, мы все благополучно сели в поезд – и уехали. Это сейчас смешно, а тогда было страшно. И непонятно, как мы после всего этого опять возвращались на своё обычное место встречи. Вот она, блин, тяга к искусству!

Я помню, как какой-то – капитан по-моему – с жирной мордой говорил нам:

- Советский человек должен слушать русскую музыку, а не всякую еврейскую!

Спасибо, дятел, спасибо, птица! Лица твоего не помню, но определённый сдвиг в моём сознании ты произвёл…

А потом я закончил институт – и пошёл по распределению в НПО «Пластик», т.е. на Дорогомиловский Химический Завод. Там у меня появился дружок Серёга, который работал на участке оперативной полиграфии. И мы с ним начали активно размножать всякую литературу. Не «антисоветскую», нет. Самым «стрёмным» из того, что мы ксерили, была, по-моему, «Повесть о непогашенной луне» Пильняка. Но масштабы у нас были серьёзные. «Дар» Набокова мы произвели в количестве штук не менее трёхсот. А может быть, и все пятьсот. В таких случаях мы уже пользовались не ксероксом. Серёга делал формы – и заводил свой офсетный станок «Romayor». А потом подбирал листы – и делал твёрдый переплёт. Так что это уже была почти настоящая книга.

Заместителем начальника нашего отдела (отдела литья) был некто Кумакшев. Про него было известно, что он – стукач. Да у него это, в общем-то, и на физиономии было написано. Однажды у моего начальника лаборатории Севы Кузнецова умерла мама – и почему-то он по этому поводу дико напился именно с этим Кумакшевым. Через несколько дней он отвёл меня в сторону и сказал:

- У меня есть такая особенность: я могу на ногах не стоять, но всё помню. Так вот Кумакшев мне спъяну говорил: «Знаешь, кем у нас в отделе КГБ интересуется? Тобой и Ковригой.» Я-то знаю почему мной интересуются. Я за границей слишком много болтал. А ты смотри сам!

Я вспомнил, как Кумакшев видел меня в типографии – и рассказал ребятам. На что мне Саша Лаврик, Серёгин напарник, ответил:

- Олег! Это - завод! Если с тобой что-нибудь случится, Кумакшев за всё ответит. И он это прекрасно знает. Так что не бойся! Мы от тебя получаем деньги – и мне плевать, какие книжки ты делаешь!

Вот такой у нас был мелкий междусобойный капитализм.

Через какое-то время комсомольцы просекли, что я не хожу на политзанятия. Секретарём комитета комсомола НПО «Пластик» тогда был Валентин Морозов – длинный, скользкий персонаж, напоминавший мне Uriah Heep из книги Диккенса. Этот Валентин говорил мне:

- Да у тебя вообще совесть есть?

- У меня-то она, может быть, ещё и есть, а, вот, у тебя её точно нет!

- …! Да надо же понимать элементарную политику!

Потом одна девушка из нашего отдела (наверное, она была членом комитета комсомола) рассказала мне, что Морозов пытался «поставить вопрос» обо мне на заседании комитета, но его заместитель Дима сказал:

- Не трогайте Ковригу! Он – труженик. Я с ним на овощной базе работал.

Мы с Димой действительно долго работали на овощной базе и, похоже, там только нас с ним процесс труда привлекал, как таковой, поэтому, конечно, мы работали лучше других.

Интересно, что я с этой овощной базы рюкзаками таскал капусту, морковку, свёклу, картошку. Мамочке, то есть, помогал. Сейчас мне с одной стороны смешно, а с другой – стыдно очень. А тогда это вообще было в порядке вещей: «Всё вокруг колхозное – всё вокруг моё!»

Сейчас я понимаю, что мне вообще часто везло. И в тех ситуациях, когда всё могло кончиться очень плохо, находился какой-нибудь хороший человек, который меня выручал. А я в это не очень-то и вникал.

Дима потом стал секретарём комитета комсомола вместо Валентина. А ещё через какое-то время иду я по территории завода – а навстречу мне Дима! В грязной робе. На каре едет.

- Дима! А ты что, уже не…

- Да пошли они…!

«Не вынесла душа поэта…» Потому что действительно был хороший парень.

А потом у меня началась «история» с отечественной музыкой, в которую я, как дискобол-западник, поначалу совершенно не верил. И когда дружки в 80-м году звали меня на концерт «Аквариума» в клубе Кусковского Химического Завода, я воротил нос и говорил: «Не буду я это ваше советское дерьмо слушать!» А потом полюбил.

И вот тут уже родная Советская власть «открыла личико» в полной мере.

Почему-то наибольший эффект на меня произвело «винтилово» на концерте «Браво» весной 84-го года. Мы забрались в дальний конец зала – и пили там водку (точнее, конечно, спирт разведённый) из жестяной кружки. Всё отлично. Играют, по тем временам, очень здорово. Девчонка песни поёт – практически эстрадные, но поёт с драйвом и с нервом – и слушать приятно. И тут – блядь! – явление третье! И как их много… А один мент – здоровый такой! – выходит на сцену в этой своей шинели серой, фуражке, сапогах – и у Агузаровой (которая тогда ещё была Иванной Андерс) микрофон отбирает. Как выяснилось потом, к выходу подогнали довольно много автобусов – и всех зрителей, под лопату, в эти автобусы. А потом в отделение – и выяснять: где билеты брал? Почём? А я тряс кружечкой и повторял слова Бумбараша: «Сколь раз увижу – столь раз убью!» За левую руку меня держала моя бывшая жена, а за правую – дружок мой Паша Ильменёв. Но опять повезло! К тому моменту, когда мы выходили из зала, все автобусы уже были полны – и меня, идиота пьяного, непуганого, сажать уже было некуда. Да… Трезвым-то я вёл бы себя намного скромнее.

Потом у меня, всё-таки, состоялась пара встреч с работниками Комитета Государственной Безопасности, но это было намного позже. Году в 85-м или 86-м, когда я уже был аспирантом НИФХИ им.Л.Я.Карпова, мы встретились на проходной института с моим приятелем Юрочкой Фёдоровым, который по тем временам ещё имел вызывающе длинные волосы, и я ему отдал ксерокс набоковского перевода Кэрролла «Аня в стране чудес» и черновики Хармса, отксеренные Умкой. С этими бумажонками нас и принял (с помощью ментов) куратор Карповского института от ГБ. Юрочку отпустили довольно быстро, поняв, что он к Карповскому институту никакого отношения не имеет. А меня обрабатывали часа три. Сначала даже рассказывали про подвалы ГБ. Но в результате, поняв, что никаких имён и прочего я называть не собираюсь, этот парень вызвал моего начальника, Юлия Кирилловича Годовского (который, естественно, изрядно перепугался) и просто указал ему на мою подозрительную сущность. Бумажки мне тоже потом отдали – и они лежат у меня до сих пор. Короче, хотя я и трясся мелкой дрожью всё это время, но в результате опять почти бесплатно получил ценный жизненный опыт.

Продолжения эта история не имела по одной простой причине: я рассказал всей лаборатории про эту «встречу», несмотря на просьбу «чекиста» не делать этого. А, как я потом понял из бесед со старшими товарищами, у них потом по плану идёт попытка «вербовки», а я ему этот сценарий сорвал своей болтливостью.

Во время нашей беседы он говорил:

- Я понимаю: вы не занимаетесь антисоветской деятельностью. Но вы собираетесь, устраиваете читки…

Чем навёл меня на мысль – и впоследствии я устроил пару «читок» Дмитрия Александровича Пригова.

«…Но, как небесная прекрасность

Порой с небес нисходит Гласность –

И они трепещут…»

В этом я снова убедился, когда уже, в общем-то, в разгар перестройки, году в 88-м меня вызвали в Первый Отдел Института Элементо-Органических Органических Соединений АН СССР. Я уже работал в ИНЭОСе - и мы устроили в Институте выставку Димы Врубеля и Саши Джикии. Тут уже дядя «клеил» меня с первого раза. Намекал на то, что я пишу диссертацию – и мне надо будет защищаться, рассказывал всякие байки про шпионов и педерастов (именно так, просто здесь это пересказывать неуместно). Но я уже сознательно предал нашу встречу широкой гласности – и, встречая «офицера» в коридоре института сладострастно и громко говорил: «Здравствуйте!» - а он отворачивался и делал вид, что я здороваюсь не с ним. А сам-то будто аршин глотал! Так то тебе, сучий потрох!

В общем, полюбил я постепенно Советскую Власть всей душой!

При этом у меня параллельно возникла настоящая мания преследования. Кто тогда мог подумать, что Советская Власть вдруг «падёт»? Она была вечной и незыблемой. А мы жили под потолком, который рано или поздно должен был рухнуть нам на голову. Много лет я жил с ощущением, что рано или поздно меня «примут» - и посадят.

Летом 89-го года были выборы в Советы Народных Депутатов (по-моему, это ещё так называлось) и в Моссовет. Я был доверенным лицом кандидата в депутаты Моссовета Бори Егорова. Нашим «соперником» (и будущим депутатом) был директор МПШО «Вымпел» Моисеев. А выборы происходили непосредственно на территории «Вымпела» - со всеми вытекающими «злоупотреблениями». Апофеозом нашей борьбы, был момент, когда мы чётко уличили в этом избирательную комиссию – и один из регистрационных журналов с «вещественными доказательствами» с одной стороны держал я, а с другой стороны крепко сжимала перепуганная секретарша. Она бы, конечно, долго не продержалась, но тут налетели работники избирательной комиссии, схватили меня за руки и за ноги – и, почти как тело Ильича, вынесли на улицу. Помню при этом испуганные глаза секретаря парткома «Вымпела». И ему было чего пугаться: эти действия были чистейшей уголовщиной, поскольку доверенное лицо кандидата в депутаты – по закону неприкосновенное лицо!

А лет через несколько, глядя на Борино поведение, я подумал: как же хорошо, что его тогда не выбрали! Ведь и я бы нёс ответственность… А за действия Моисеева я уже никак не отвечаю.

Тогда же, в 89-м году я вдруг очень полюбил Михаила Сергеевича Горбачёва. Это было после выступления Андрея Дмитриевича Сахарова на Съезде Народных Депутатов. Я тогда работал в ИНЭОСе. Происходящее на съезде шло у нас прямо через институтскую радиотрансляционную сеть, так что Сахарова я услышал «в прямом эфире». И буквально трясся от злости на его обидчиков и, в том числе, и на Горбачёва, который как бы сгонял его со сцены. А потом я посмотрел то же самое в видеозаписи – и увидел совершенно другую картину. Может быть, я и ошибаюсь, но я совершенно чётко увидел, как великий актёр – Михаил Сергеевич Горбачёв не только не гонит Сахарова со сцены, но, наоборот, держит его там до последней секунды. Дальше уже просто нельзя, дальше можно «провалиться». И театральный эффект, достигнутый этой сценой, просто максимален. Я смотрел и думал: «Да-а-а… А казачок-то и правда засланный…»

Потом примерно то же самое я увидел, когда Горбачёв, Медведев и Разумовский ездили куда-то в Прибалтику (в Литву, по-моему) делать литовцам «разнос». А я опять смотрел – и видел, что все их обличительные речи – чистый театр, и приехали они не «разносить», а «отмазывать», чтобы вместо них не приехали танки. Странное ощущение – глядеть на высших чинов КПСС и думать: «Дай вам Бог удачи, дорогие мои!»

Вообще, конечно, в жизни иногда происходят совершенно необъяснимые вещи. Как Горбачёв мог стать Генеральным Секретарём ЦК КПСС и развалить изнутри эту блядскую машину? Абсолютно непонятно… Но потолок, который должен был рухнуть на мою голову, исчез. И я счастлив, что это случилось, и благодарю за это судьбу, Бога, если он есть, и лично Михаила Сергеевича – безусловно!

Потом он, конечно, всё-таки «засыпался». Но было уже поздно. Так что наш «Иван Сусанин» даже остался жив и здоров. И мне радостно думать, что этот Великий человек по-прежнему живёт где-то здесь, рядом…

А на его месте оказался Борис Николаевич Ельцин. Как человек он мне никогда не нравился. Про себя я называл его «ватное мудило» - и морщился, когда мой друг Илья Смирнов начинал его расхваливать. Но через Ельцина уже шёл некий исторический процесс, некий путь развития, который я, лично, почему-то считаю близким к лучшему из всего того, что было возможно. Хотя, конечно же, он далёк от идеала. Но в поисках идеала можно забрести совсем в противоположную сторону, так что я регулярно голосовал за Ельцина, а потом так же не одобрял наездов на Путина, сменившего Ельцина на посту главного начальника. При этом как я могу относиться лично к Путину Владимиру Владимировичу? Как я могу относиться к человеку, всю жизнь проработавшему в КГБ, если у меня чёткий условный рефлекс даже на простую милицейскую форму? При этом у меня два приятеля в милиции работают. Но можно спокойно смотреть на крысу, сидящую на плече у товарища, а от отвращения, возникающего при виде крысы, выбегающей из-под ларёчка, избавиться трудно. А ведь это умное и энергичное животное. Но возлюбить эту «тварь Божию» нелегко. Так же и с ментами. И с гэбэшниками, тем более.

При этом я не сомневаюсь, что второго Михаила Сергеевича уже не будет. И для главного начальника простая человеческая порядочность просто противопоказана. А нужен разум, энергия, воля, крепкие нервы и отсутствие параноидальных наклонностей.

Как-то мне пришлось принять участие в мероприятии, посвящённом годовщине захвата заложников в «Норд-Осте». До чего же мне было неудобно, когда на сцену выходили в общем-то приятные и интеллигентные люди – и начинали «поливать» Правительство и лично Путина В.В.! Не страшно, нет, а именно неудобно, неловко. Не приведи, Господи, чтобы власть попала в руки к такого рода людям! Они её как бы хотят, но не сомневаюсь, что в голове у них порядка нет – и, получив возможность что-то решать, они бы только испортили жизнь всем, и, прежде всего, самим себе.

Работать надо, пока есть такая возможность, а не тратить силы на подобного рода самоутверждение!

И к чему я всё это веду? А к тому, с чего начал. Со шмона на предпринимателей с грузинскими фамилиями. Как-то захотелось остановиться и подумать. Вот, мы тут бьёмся-колотимся, пытаемся сохранить какое-то культурное наследие, не дать пропасть тому и этому. А потом придёт какой-нибудь мент – и будет рассказывать моим детям, что «Российский Гражданин должен слушать русскую музыку, а не какую-нибудь грузинскую!» А за ним очередной Валя Морозов. Про совесть будет вещать. А за ними и третий – со сказками про шпионов и педерастов. И с предложением рассказать родным «органам» про то, что вокруг тебя происходит.

А в магазине соседнем будет стоять «культурное наследие». Пушкин Александр Сергеевич, Науменко Михаил Васильевич, Мамонов Пётр Николаевич, Башлачёв Александр (Николаевич – тоже) и, например, Ляшко Максим Аркадьевич, дружок мой. Всё обалденно отреставрированное, отремастированное, а что-то и записанное по мировым стандартам.

Так уж лучше пусть оно там и не стоит. Только бы скотства этого не было!

Наверное, эти стороны жизни называются этическая и эстетическая. Для меня лично по большому счёту, хрен бы с ней, с эстетикой. Пускай всё будет по-простому. Лишь бы блядства и скотства было поменьше.

Если этот вопрос действительно начинает вставать серьёзно, то «Погоди, Фёдор Иванович, сейчас подойдём…» И мои призывы «поработать» становятся неуместны. И тогда я не прав. А прав старый мудак Лимонов, позволяющий себе на вопрос «что делать?» отвечать «вооружайтесь!»

Очень хочется надеяться, что до этого дело не дошло и не дойдёт. Больше всего на свете не хочется ни с кем воевать. Дружить хочется … Работать…

Но впервые за долгие годы мне захотелось произнести слово «Путин» через «блядь!» и написать этот злобный текст. В качестве «нашего ответа Чемберлену».

Примечание модератора: Данный текст - плод творческих усилий Олега Ковриги. Выложен с его разрешения. При перепечатке текста просьба ссылаться на автора как на первоисточник.

Отдельно прошу всех кто прочел эту статью дать на неё ссылку в своих журналах, а так же уведомляю, что данная статья это глава из мемуаров Олега Владиславовича Ковриги, которые пишутся и время от времени выкладываются в интернете в свободном доступе.